Окружающий мир для меня опасен.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 10 сентября 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Все время неосознанно пробую рамки доверия.
Шаг там, уступка здесь, попытка взять на прогиб. Это необходимо.
Мне - необходимо.
Все время проверять, опасаться, выспрашивать, наблюдать.
Как там? Ах да, проблемы с доверием.
Сама знаю, что однажды прокачусь на этом я - как бывало не раз.
Ан нет. Понимать - понимаю, а остановиться - не могу.
Еще бы научиться не смотреть, не думать, не краснеть нелепо от образов и случайных - дружеских! - прикосновений.
Не мечтать, не высчитывать, не пользоваться НЛП и прочей псевдонаучной ерундой.
И - проверять. Позволят - не позволят? Этакая игра.
Жестокая, недетская - но игра.
Однажды... Может быть, мне позволят.
Но до тех пор - рот на замок, сердце на ключ, гормоны в сундук и жить-жить-жить.
Словно нет ничего.
Шаг там, уступка здесь, попытка взять на прогиб. Это необходимо.
Мне - необходимо.
Все время проверять, опасаться, выспрашивать, наблюдать.
Как там? Ах да, проблемы с доверием.
Сама знаю, что однажды прокачусь на этом я - как бывало не раз.
Ан нет. Понимать - понимаю, а остановиться - не могу.
Еще бы научиться не смотреть, не думать, не краснеть нелепо от образов и случайных - дружеских! - прикосновений.
Не мечтать, не высчитывать, не пользоваться НЛП и прочей псевдонаучной ерундой.
И - проверять. Позволят - не позволят? Этакая игра.
Жестокая, недетская - но игра.
Однажды... Может быть, мне позволят.
Но до тех пор - рот на замок, сердце на ключ, гормоны в сундук и жить-жить-жить.
Словно нет ничего.
четверг, 08 сентября 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Ногти черные, руки белые - лапы, птичьи лапы, уродливые и суховатые.
Шишечки фаланг, темные пятнышки на пальцах - вены оплетают сухожилия, просвечивают реками.
Складка между большим и указательным - крыло летучей мыши, ходит взад-вперед, натягивает перепонку.
Между пальцами - белым-бело, ладонь влажноватая, рельефная, с жесткими мозолями.
Пальцы в шрамах - от ножей, острых краёв, укусов, ожогов. Шрамы маленькие - лучше видно на ощупь, чем глазами.
Уродливые, шевелящиеся руки - птичьи лапы с хищными черными когтями.
Шишечки фаланг, темные пятнышки на пальцах - вены оплетают сухожилия, просвечивают реками.
Складка между большим и указательным - крыло летучей мыши, ходит взад-вперед, натягивает перепонку.
Между пальцами - белым-бело, ладонь влажноватая, рельефная, с жесткими мозолями.
Пальцы в шрамах - от ножей, острых краёв, укусов, ожогов. Шрамы маленькие - лучше видно на ощупь, чем глазами.
Уродливые, шевелящиеся руки - птичьи лапы с хищными черными когтями.
среда, 07 сентября 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Пока стояла в очереди к банкомату, смотрела на лодыжки.
Странно - такие хрупкие, такие тонкие. Даже не верится, что они удерживают такой вес.
Одни сухожилия и кости - и понимаю, почему в восточных сказках влюблялись увидев одну лодыжку.
Сама сегодня увязла в болоте восхищения, любуясь лодыжками рыжеволосой девушки.
Странно - такие хрупкие, такие тонкие. Даже не верится, что они удерживают такой вес.
Одни сухожилия и кости - и понимаю, почему в восточных сказках влюблялись увидев одну лодыжку.
Сама сегодня увязла в болоте восхищения, любуясь лодыжками рыжеволосой девушки.
понедельник, 29 августа 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Пытаюсь писать "На дне колодца", но выходит плохо.
Очередной приступ self-ненавистничества такой приступ.
Плюс - завтра сбор, а я не могу туда идти.
Потому что опять начнутся загоны по поводу внешности, которые было исчезли под совместной атакой Glee и З.
И вечная проблема - не умею писать масштабные вещи.
Потому что есть четкое начало и четкие конец, продуманные до мелочей.
И если я пишу начало и конец, то середину уводит в сторону и приходится постоянно подгонять себя. Как и получилось с "Дном".
А если я пишу по порядку - начало, середина, конец, то теряю конец и писать просто не зачем. Это уже Der Stadunmensch.
Вот такие пироги с картофелем.
Очередной приступ self-ненавистничества такой приступ.
Плюс - завтра сбор, а я не могу туда идти.
Потому что опять начнутся загоны по поводу внешности, которые было исчезли под совместной атакой Glee и З.
И вечная проблема - не умею писать масштабные вещи.
Потому что есть четкое начало и четкие конец, продуманные до мелочей.
И если я пишу начало и конец, то середину уводит в сторону и приходится постоянно подгонять себя. Как и получилось с "Дном".
А если я пишу по порядку - начало, середина, конец, то теряю конец и писать просто не зачем. Это уже Der Stadunmensch.
Вот такие пироги с картофелем.
суббота, 27 августа 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Иногда осознаешь, что моря больше нет - просто потому, что слезы пресные, как простая вода.
Что огня нет - перегорело, переплавилось, серый ломкий пепел да гарь на руках.
Что земли нет - оторвало и понесло, в свободный полет.
Что воздуха нет - потому что прокис и вдыхать его - что глотать клей.
И молишь уже всех чудовищ из темноты прийти наконец, забрать, чтобы не было этого.
А в ответ - молчание, рассвет и стуки по углам.
Плачешь уже не из-за реального облегчения, а чтобы не давило, не тянуло там - в горле, за нёбом, глубоко и влажно. Чтобы не хотелось кричать, блевать, бежать - лишь бы убрать эту тяжесть и звонкость.
И кричишь в себя - не в тишину даже, не в пустоту - просто уже и не в себя кричишь.
Что огня нет - перегорело, переплавилось, серый ломкий пепел да гарь на руках.
Что земли нет - оторвало и понесло, в свободный полет.
Что воздуха нет - потому что прокис и вдыхать его - что глотать клей.
И молишь уже всех чудовищ из темноты прийти наконец, забрать, чтобы не было этого.
А в ответ - молчание, рассвет и стуки по углам.
Плачешь уже не из-за реального облегчения, а чтобы не давило, не тянуло там - в горле, за нёбом, глубоко и влажно. Чтобы не хотелось кричать, блевать, бежать - лишь бы убрать эту тяжесть и звонкость.
И кричишь в себя - не в тишину даже, не в пустоту - просто уже и не в себя кричишь.
вторник, 23 августа 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Хочу написать про Юну и Эли.
Про их конфликты (еще до побега сестер), про то, как Эли говорит: "Строй, а не мели языком!", про то, как Юна смотрит своими невозможными глазами и ухмыляется в ответ. А в своих покоях долго кричит в огонь - я не верю, что она так изменилась после побега Ани.
Хочу писать про то, что Ута видит мир в монохроме - недаром, она единственная зовет Брата "луноглазый". Хочу написать, как Ута смотрит на Луну не отрывая глаз - и Луна начинает смотреть в Уту, меняя её постепенно, но неизбежно.
Хочу писать про Эхо, которая уже начала ассоциироваться с реальным человеком, и я знаю, что это плохо, но меня выносит с высокого, чуть подрагивающего "мы" и изящных рук с веером.
Айя... Я узнаю в ней себя - как узнавала в Юне, в её бескомпромиссности, фанатичности и отреченности. Айя - мое кривое отражение, обратная сторона меня. Её концовка - именно такая какой должна быть Земля. Какой она предстает в воображении, но почему-то не случается.
Хочу написать, как с каждым приходом Брата взрослеет Оле. Как пытается придумать вопросы, как задает их при встрече только чтобы не чувствовать пустоты - с Монгольфьером (Орионом) и то проще.
Про их конфликты (еще до побега сестер), про то, как Эли говорит: "Строй, а не мели языком!", про то, как Юна смотрит своими невозможными глазами и ухмыляется в ответ. А в своих покоях долго кричит в огонь - я не верю, что она так изменилась после побега Ани.
Хочу писать про то, что Ута видит мир в монохроме - недаром, она единственная зовет Брата "луноглазый". Хочу написать, как Ута смотрит на Луну не отрывая глаз - и Луна начинает смотреть в Уту, меняя её постепенно, но неизбежно.
Хочу писать про Эхо, которая уже начала ассоциироваться с реальным человеком, и я знаю, что это плохо, но меня выносит с высокого, чуть подрагивающего "мы" и изящных рук с веером.
Айя... Я узнаю в ней себя - как узнавала в Юне, в её бескомпромиссности, фанатичности и отреченности. Айя - мое кривое отражение, обратная сторона меня. Её концовка - именно такая какой должна быть Земля. Какой она предстает в воображении, но почему-то не случается.
Хочу написать, как с каждым приходом Брата взрослеет Оле. Как пытается придумать вопросы, как задает их при встрече только чтобы не чувствовать пустоты - с Монгольфьером (Орионом) и то проще.
среда, 27 июля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Все таки у Чарльза и Эрика есть свое - очарование? привлекательность? харизма? - такое, что не просто заставляет следовать людей, но привязывает намертво.
И это относится не к молодым Чарльзу и Эрику - к почти старикам, которым стыдно быть слабыми, но они держатся наравне.
Смущает и импонирует это нежелание Чарльза встречаться с Эриком лицом к лицу, манера Эрика угрожать не человеческими жизнями - скорее, потерей принципов и убеждений.
И эти их интонации - саркастично-усталая и убеждающе-вкрадчивая - они меняются ролями так легко и просто, словно знают друг друга до мелочей.
Хотя почему словно?
И это относится не к молодым Чарльзу и Эрику - к почти старикам, которым стыдно быть слабыми, но они держатся наравне.
Смущает и импонирует это нежелание Чарльза встречаться с Эриком лицом к лицу, манера Эрика угрожать не человеческими жизнями - скорее, потерей принципов и убеждений.
И эти их интонации - саркастично-усталая и убеждающе-вкрадчивая - они меняются ролями так легко и просто, словно знают друг друга до мелочей.
Хотя почему словно?
пятница, 22 июля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Очень легко и в то же время сложно путать сразу двух Эриков.
Одного - музыканта, творца, с чем-то светлым и чистым глубоко внутри и яростным озлоблением снаружи.
Другого - почти-фашиста, с длинными, дирижерскими пальцами и волчьими ухватистыми движениями.
Сложно - потому что диаметральности, разные даже по ощущениям - один звук скрипичных нот, рвущихся струн и скрежета смычка, другой - холод металла, шершавость гранита и запах крови.
Легко - потому, что оба - степные, вольные, дикие. Оба страдали в детстве так, что другим не пожелаешь. Матери - далеко, не достать, не дотянуться, но по-разному. И ставят себя выше "рода людского", признавая равными только немногих.
Потому что оба - умирают. Оба - от одиночества, только один умирает физически - и кто-то читает в Эпоке два слова: "Эрик умер", только другой умирает душой - потеряв Эрика навсегда.
Одного - музыканта, творца, с чем-то светлым и чистым глубоко внутри и яростным озлоблением снаружи.
Другого - почти-фашиста, с длинными, дирижерскими пальцами и волчьими ухватистыми движениями.
Сложно - потому что диаметральности, разные даже по ощущениям - один звук скрипичных нот, рвущихся струн и скрежета смычка, другой - холод металла, шершавость гранита и запах крови.
Легко - потому, что оба - степные, вольные, дикие. Оба страдали в детстве так, что другим не пожелаешь. Матери - далеко, не достать, не дотянуться, но по-разному. И ставят себя выше "рода людского", признавая равными только немногих.
Потому что оба - умирают. Оба - от одиночества, только один умирает физически - и кто-то читает в Эпоке два слова: "Эрик умер", только другой умирает душой - потеряв Эрика навсегда.
понедельник, 04 июля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Пытаюсь писать дальше - про Эрика и его маски, про Тора, Локи и их - слепленные вместе - зашитые губы, про Готэм и тени и осенний ветер и первые хлопья снега - и пару на крыше с поющей скрипкой - они втроем танцуют Dance Macabre.
А еще - в голове живут другие люди. Они смеются во мне по ночам, плачут вместе со мной в сумерках и с звенящей улыбкой встречают рассвет.
Внутри растет сад с яблоками - а Ева отвечает, что она любит малину, а яблоки не в моде и вообще - на что ты готов ради девушки?
И я путешествую по пыльным дорогам, приручаю плотоядных единорогов - рога, клыки и копыта в крови девственниц - спасаю из колодцев детей Мелюзины - и жду.
Пока дорога сама приведет меня за горизонт, пока радуга опустится на землю, пока небо не расколется напополам и из него не хлынут пронзительно кричащие чайки.
И море - бесконечное, прекрасное, темное - в глубине сидит чудовище и каждую весну и осень грустным ревом отвечает на призывы маяка. Однажды чудовищу это надоест и маяк падет, чудовище уйдет в море, переночевав на обломках и все зарастет пылью и трухой.
Просто потому, что чудовище сожрет рыбу и выпьет воду, раздавит дорогу и убьет чаек.
Дети Мелюзины умрут в судорогах, единороги передерутся за последнюю девственницу - и не останется больше ничего.
А еще - в голове живут другие люди. Они смеются во мне по ночам, плачут вместе со мной в сумерках и с звенящей улыбкой встречают рассвет.
Внутри растет сад с яблоками - а Ева отвечает, что она любит малину, а яблоки не в моде и вообще - на что ты готов ради девушки?
И я путешествую по пыльным дорогам, приручаю плотоядных единорогов - рога, клыки и копыта в крови девственниц - спасаю из колодцев детей Мелюзины - и жду.
Пока дорога сама приведет меня за горизонт, пока радуга опустится на землю, пока небо не расколется напополам и из него не хлынут пронзительно кричащие чайки.
И море - бесконечное, прекрасное, темное - в глубине сидит чудовище и каждую весну и осень грустным ревом отвечает на призывы маяка. Однажды чудовищу это надоест и маяк падет, чудовище уйдет в море, переночевав на обломках и все зарастет пылью и трухой.
Просто потому, что чудовище сожрет рыбу и выпьет воду, раздавит дорогу и убьет чаек.
Дети Мелюзины умрут в судорогах, единороги передерутся за последнюю девственницу - и не останется больше ничего.
суббота, 18 июня 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Сартр с его Nausea знал.
Он просто знал это состояние.
Когда внезапно и резко накатывает волна отвращения ко всему вокруг, к себе в большей степени. До слез сгибает в приступе тошноты, когда ощущаешь себя частью всего и в то же время - одиночкой, осколышем.
Ужасное, мерзкое чувство.
Он просто знал это состояние.
Когда внезапно и резко накатывает волна отвращения ко всему вокруг, к себе в большей степени. До слез сгибает в приступе тошноты, когда ощущаешь себя частью всего и в то же время - одиночкой, осколышем.
Ужасное, мерзкое чувство.
вторник, 31 мая 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Невыносимо.
Фильм этот пробирает до глубины души. Невольно спрашиваешь - а сдержался бы я?
И отвечаешь - нет. Скорее всего, нет.
Гениальные убийства. Люблю таких убийц - одержимых не смертью ради смерти, а смертью ради ИДЕИ.
Но все равно - жестоко. Закормить до смерти, изнасиловать кинжалом... И по-моему, самое страшное - лень.
Рассуждения о работе - слушаешь как будто психопата, притворяющегося нормальным.
Актерский состав - правильный до боли. Морган Фримен - идеален, точен, выверен до мельчайших деталей.
Бред Питт - груб, несдержан, взрывоопасен.
Кевин Спейси... Кевин, с его вечной мягкой полуулыбкой, нелепой подпрыгивающей походкой, темными умными глазами. Сыграть такое - выше понимания. Голос его - как контраст. Спокойствие океанских волн, пара резких всплесков - и снова спокойствие.
Атмосфера нуара. Наверное таким, или очень похожим мог бы быть мир Готэма. Подсознательно весь фильм сравнивала Сомерсета с Гордоном.
Грязные улочки, дождь, серое небо, наркотики, разврат и убийства. И на фоне этого - образованный, интиллигентный мужчина. Маньяк, убийца. Последнее звено его плана, "Вышнего".
В конце концов, Our Lord goes a mysterious ways.
Фильм этот пробирает до глубины души. Невольно спрашиваешь - а сдержался бы я?
И отвечаешь - нет. Скорее всего, нет.
Гениальные убийства. Люблю таких убийц - одержимых не смертью ради смерти, а смертью ради ИДЕИ.
Но все равно - жестоко. Закормить до смерти, изнасиловать кинжалом... И по-моему, самое страшное - лень.
Рассуждения о работе - слушаешь как будто психопата, притворяющегося нормальным.
Актерский состав - правильный до боли. Морган Фримен - идеален, точен, выверен до мельчайших деталей.
Бред Питт - груб, несдержан, взрывоопасен.
Кевин Спейси... Кевин, с его вечной мягкой полуулыбкой, нелепой подпрыгивающей походкой, темными умными глазами. Сыграть такое - выше понимания. Голос его - как контраст. Спокойствие океанских волн, пара резких всплесков - и снова спокойствие.
Атмосфера нуара. Наверное таким, или очень похожим мог бы быть мир Готэма. Подсознательно весь фильм сравнивала Сомерсета с Гордоном.
Грязные улочки, дождь, серое небо, наркотики, разврат и убийства. И на фоне этого - образованный, интиллигентный мужчина. Маньяк, убийца. Последнее звено его плана, "Вышнего".
В конце концов, Our Lord goes a mysterious ways.
четверг, 26 мая 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Печальный король стоял у окна. Солнце, медленно уходящее за море, играло красноватыми бликами в его волосах, но король не видел этого. Праздничные регалии ссутулили его спину, корона за долгие годы приросла к голове, а тяжелая цепь сдавила грудь. Король дышал тяжело, с приствистом - он доживал последние дни, и весь мир вместе с ним. Вокруг рушился замок - тяжелые виноградные плети пробирались сквозь щели в кладке и выдирали камни. Термиты изъели деревянные балки, и серо-черная труха падала на короля, собираясь на драгоценных камнях короны.
Отгорел последний луч солнца, море погасло, устало выдохнул король, протянул руки вперед и обратился камнем.
понедельник, 18 апреля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
Эта музыка напоминает одновременно сотню маленьких и не очень вещей. Сублюструм; прекрасную, предрассветно-осеннюю Прагу; обшарпанные дворы со скрипучими качелями; дно каналов Венеции, илистое и мутное; ночное одиночество, самое сладкое и мучительное из всех; кровь на снегу, покореженный остов машины; давно мертвая девочка за пианино и фея в зеленом пальто рядом; заброшенный театр с высоким чердаком и единственным квадратом серого света на полу; старики, живущие так далеко, что они забыли про самих себя и молча ждут; гниющие листья под сползающим черным снегом; юный самоубийца в петле; нимфа в черной воде в лунном свете, с длинными волосами, разбросанными по водной глади; девственница, плачущая над единорогом; связки ключей; некрофил на деревянных платформах, за руку с племянницей - они едят желтые цветы; умственно отсталый ребенок, улыбающийся грустной улыбкой старика, размазывающий по паштету из сестры масло.
И, как финальный аккорд, пленка нефти на море, чайки, пытающиеся взлететь, Via Dolorosa на песке.
среда, 06 апреля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
One. Every word that you saying has its own energy. Sound can be dispersed in the air, but energy would be alive.
Two. Never ask questions answers on which you know. Every loosed energy become a heart of chaos in your mind.
Three. Words are wires for not feelings nor meanings. They are a pure energy that sometimes depends from your intentions sometimes not.
Four. In conversation with other people we are exchanging energy of our words. In fact, all problems in life result from that shares.
Five. Trying to stint oneself in connections, persons loosing meaning of life. Energy of words - sole reason to go forward, not absorbed in some kind selfish mess.
Two. Never ask questions answers on which you know. Every loosed energy become a heart of chaos in your mind.
Three. Words are wires for not feelings nor meanings. They are a pure energy that sometimes depends from your intentions sometimes not.
Four. In conversation with other people we are exchanging energy of our words. In fact, all problems in life result from that shares.
Five. Trying to stint oneself in connections, persons loosing meaning of life. Energy of words - sole reason to go forward, not absorbed in some kind selfish mess.
суббота, 05 февраля 2011
Окружающий мир для меня опасен.
"Полина - это автомат и еще чуть-чуть."
А сегодня я - бак со слезами и еще чуть-чуть.
А сегодня я - бак со слезами и еще чуть-чуть.
суббота, 11 декабря 2010
Окружающий мир для меня опасен.
Я дико хочу поменять название и логин, но нет не только идей - даже слов не осталось.
Трагедия, черт возьми.
Пару недель назад хотела взять ник Hellfire, а название поменять на Par le Fer et Par le Feu - Огнем и Мечом.
Но время огня прошло и сейчас холодно.
Заслушиваю Медвежий Блюз и хочу жить отдельно.
Надоело уже плакать в тишине. Не хочу.
А все равно - наверное, забавно, когда сердце колотится в открытой грудной клетке.
На столе стоит мой личный боппер, и в третий раз назвав его Числером, я понимаю, что с киберпанком шутить нельзя.
Фандомное единоство - это, конечно, хорошо, но когда ты чужой тебя это не спасает.
Рисуй маркером и ногтями на теле. Картины получаются не сюрреалистичные - просто страшные.
Особенно черные-черные круги под глазами и зашитый рот.
Никак не могу избавиться от этих двух символов.
Во снах опять непонятные миры и люди-уроды.
Хочу завернуться в одеяло и спать-спать-спать.
И повесить на двери табличку:"До ядерной зимы не будить".
Проснувшись в разгар ядерной зимы, я буду смотреть из окна, как люди умирают в корчах и муках, а сухая вода будет заливаться в их открытые рты.
Трагедия, черт возьми.
Пару недель назад хотела взять ник Hellfire, а название поменять на Par le Fer et Par le Feu - Огнем и Мечом.
Но время огня прошло и сейчас холодно.
Заслушиваю Медвежий Блюз и хочу жить отдельно.
Надоело уже плакать в тишине. Не хочу.
А все равно - наверное, забавно, когда сердце колотится в открытой грудной клетке.
На столе стоит мой личный боппер, и в третий раз назвав его Числером, я понимаю, что с киберпанком шутить нельзя.
Фандомное единоство - это, конечно, хорошо, но когда ты чужой тебя это не спасает.
Рисуй маркером и ногтями на теле. Картины получаются не сюрреалистичные - просто страшные.
Особенно черные-черные круги под глазами и зашитый рот.
Никак не могу избавиться от этих двух символов.
Во снах опять непонятные миры и люди-уроды.
Хочу завернуться в одеяло и спать-спать-спать.
И повесить на двери табличку:"До ядерной зимы не будить".
Проснувшись в разгар ядерной зимы, я буду смотреть из окна, как люди умирают в корчах и муках, а сухая вода будет заливаться в их открытые рты.
вторник, 05 октября 2010
Окружающий мир для меня опасен.
Одну за одной ем эвкалиптовые конфетки, и мне кажется, что из ушей капает мята.
Не могу определиться, что важнее - выполнить обещание или поступить по своему.
Хочется темных цветов, холодных слов и звуки скрипок.
Не могу определиться, что важнее - выполнить обещание или поступить по своему.
Хочется темных цветов, холодных слов и звуки скрипок.
воскресенье, 19 сентября 2010
Окружающий мир для меня опасен.
Хочется сказать - проваливай, но слова застревают даже не в горле. Еще в виде мысли.
Не люблю сны про людей.
Особенно такие.
В моем сне был мальчик-урод, наследник королевской семьи, справедливый и добрый, но - с четырьмя лицами.
Он носил маску на лице и длинную мантию до пола.
Два лица на голове - одно под другим, а скорбный изгиб губ кажется крыльями носа.
Он уходит из города с горбом на спине и недожаренной кошкой в котомке.
В этом сне у меня были красные глаза, огонь из ладоней и черные волосы до плеч. Я была невидимкой.
Все вокруг было черным, небо - кроваво-красным, а земля трескалась под ногами и воняла.
Я бегала по деревне, где люди умирали просто так - от скуки, и по трупам ездили телеги. У домов крыши были в зубцах, двери рассохлись и скрипели, а на клумбах были колья с еще живыми головами.
Когда мальчик пришел сюда, он скинул мантию.
Четыре лица - два на голове, одно под другим, одно на груди, под ним - еще одно на животе.
Огненные крылья на спине - горящие края раны и умирающие черным внутри. У лиц - лопнувшие сосудики в уголках глаз, смердящие рты и гниющие зубы. А еще чисто-белые дорожки от слез на пыльных щеках.
В королевском замке нет никого. Пусто, пусто, пусто. Пыль на полу разлетается хлопьями - королева была злой ведьмой и прокляла весь королевский род.
Выходя во двор - замираю. Карусель из красного и золотого, круг драпирован тюлью и бархатом, а внутри висят церемониальные одеяния. Примеряя их, смотрю в зеркало - там висят одежды из пурпура и солнечного света.
Мальчик-урод стоит посреди деревни, и смеется, когда ему вбивают в бедра тупые гвозди. По ногам вверх - следы от плетей и раскаленных цепей. Он уже не мальчик, но не по своей вине. Темные кудри серебрятся в неясном свете умирающего солнца, а я пытаюсь помочь.
Бегая внутри деревни, смотрю как меняются дома - черепица ложится волнами, двери из темного дерева блестят латунными ручками, ветер улегся, а на клумбах растут не цветы - травы. Мята, базилик, чабрец и гвоздика.
Не люблю сны про людей.
Особенно такие.
В моем сне был мальчик-урод, наследник королевской семьи, справедливый и добрый, но - с четырьмя лицами.
Он носил маску на лице и длинную мантию до пола.
Два лица на голове - одно под другим, а скорбный изгиб губ кажется крыльями носа.
Он уходит из города с горбом на спине и недожаренной кошкой в котомке.
В этом сне у меня были красные глаза, огонь из ладоней и черные волосы до плеч. Я была невидимкой.
Все вокруг было черным, небо - кроваво-красным, а земля трескалась под ногами и воняла.
Я бегала по деревне, где люди умирали просто так - от скуки, и по трупам ездили телеги. У домов крыши были в зубцах, двери рассохлись и скрипели, а на клумбах были колья с еще живыми головами.
Когда мальчик пришел сюда, он скинул мантию.
Четыре лица - два на голове, одно под другим, одно на груди, под ним - еще одно на животе.
Огненные крылья на спине - горящие края раны и умирающие черным внутри. У лиц - лопнувшие сосудики в уголках глаз, смердящие рты и гниющие зубы. А еще чисто-белые дорожки от слез на пыльных щеках.
В королевском замке нет никого. Пусто, пусто, пусто. Пыль на полу разлетается хлопьями - королева была злой ведьмой и прокляла весь королевский род.
Выходя во двор - замираю. Карусель из красного и золотого, круг драпирован тюлью и бархатом, а внутри висят церемониальные одеяния. Примеряя их, смотрю в зеркало - там висят одежды из пурпура и солнечного света.
Мальчик-урод стоит посреди деревни, и смеется, когда ему вбивают в бедра тупые гвозди. По ногам вверх - следы от плетей и раскаленных цепей. Он уже не мальчик, но не по своей вине. Темные кудри серебрятся в неясном свете умирающего солнца, а я пытаюсь помочь.
Бегая внутри деревни, смотрю как меняются дома - черепица ложится волнами, двери из темного дерева блестят латунными ручками, ветер улегся, а на клумбах растут не цветы - травы. Мята, базилик, чабрец и гвоздика.
четверг, 12 августа 2010
Окружающий мир для меня опасен.
Я хочу остаться у моря.
Снова слышать тихий шелест волн, ощущать горько-соленые капли на руках и лице, когда сидишь на корточках возле полосы прибоя.
Снова погружаться в ласковые волны, покачиваться на больших и проплывать сквозь маленькие, похожие на нежные поцелуи.
Снова нырять вглубь, до звона в ушах и темноты в глазах, снова и снова удивляться красоте морского дна.
Снова ворочаться до полуночи и на цыпочках выходить на пляж, громыхать неустойчивыми досками пирса и курить, рассматривая горизонт.
Снова ежиться от пронизывающего ветра, забирающегося холодными пальцами под одежду и ерошущего волосы.
Снова бродить по камням, взбираться на скалы, наконец-то дыша полной грудью, ища те самые морские скровища, которыми никак не насладишься в детстве.
Быть, просто быть, рядом с этим чудом - волшебством из множества деталей, мягким и жестоким - уже счастье.
Ныряя и видя свои рыжие в воде и на свету волосы, чувствую себя ундиной - русалкой - и не хочу возвращаться на сушу.
Снова слышать тихий шелест волн, ощущать горько-соленые капли на руках и лице, когда сидишь на корточках возле полосы прибоя.
Снова погружаться в ласковые волны, покачиваться на больших и проплывать сквозь маленькие, похожие на нежные поцелуи.
Снова нырять вглубь, до звона в ушах и темноты в глазах, снова и снова удивляться красоте морского дна.
Снова ворочаться до полуночи и на цыпочках выходить на пляж, громыхать неустойчивыми досками пирса и курить, рассматривая горизонт.
Снова ежиться от пронизывающего ветра, забирающегося холодными пальцами под одежду и ерошущего волосы.
Снова бродить по камням, взбираться на скалы, наконец-то дыша полной грудью, ища те самые морские скровища, которыми никак не насладишься в детстве.
Быть, просто быть, рядом с этим чудом - волшебством из множества деталей, мягким и жестоким - уже счастье.
Ныряя и видя свои рыжие в воде и на свету волосы, чувствую себя ундиной - русалкой - и не хочу возвращаться на сушу.