Название: Величайшая добродетельАвтор: Delta PsyФэндом: ХоумстакОсновные персонажи: Джейд Харли, Дэйв Страйдер, Бабушка, ДедушкаПредупреждения:!ВНИМАНИЕ!Написано по заявке от Asahisama: Америка, 18хх годы, неопознанный штат в долине реки Миссисипи. Известный путешественник и исследователь Джейк Инглиш возвращается в родные места со своей внучкой Джейд. Проживающие там же братья Страйдер спорят между собой, что Дэйву удастся соблазнить Джейд. На песню Mother Mother - Hay Loft.
Заявка была изменена и достаточно сильно! Так как это AU, то характеры персонажей изменены под исторические реалии. А так как это totalAU, то фик вполне можно читать и как ориджинал.
Описание: - Смирение, Джейд; помни, терпение - это величайшая добродетель.
Она наклоняет голову, внимает рокочущему басу и вздрагивает, когда Дедушка кладет ей на затылок ладонь, горячую и тяжелую, и Джейд сжимается, прижимает четки к груди и шепчет пересохшими губами впечатанные в память слова молитвы.
С утра над городом, виднеющимся вдалеке, висит тяжелый туман, выливающийся из переулков и скользящий по улицам. Над болотами возле поместья туман клубится, повисает клочками на длинных бородах испанского мха, окутывает еще спящих пеликанов и медленно подбирается к дому. Он пахнет дымом и тиной, тленом и затхлостью, оседает на коже мелкими каплями, повисает на ресницах.
Джейд убирает волосы за уши, открывает окно и полной грудью вдыхает туман, опирается ладонями на подоконник. От недолгого сна горят огнем щеки, и Джейд подставляет лицо под мелкий дождь, и дергается, когда резко входит Дедушка, грозный и седоволосый, с неизменной тростью в руках. Он осматривает её комнату, поджимает губы и вытягивает Джейд тростью по спине.
- Не горбись, держи плечи ровно. Тина сообщила, что ты уже встала, но все еще не спустилась. Завтрак через полчаса, спуститесь вовремя, юная леди.
Джейд кивает и опускает глаза в пол. Она тихо говорит:
- Да, сэр, - и слышит, как Дедушка неодобрительно хмыкает. Он уходит, постукивая тростью по полу, отчитывает Тину в коридоре – слышен только рокот его глубокого голоса, но не слова.
Закрывая окно, Джейд представляет на месте черной земли длинные ряды хлопка: Бабушка рассказывала, что когда она была ребенком, горизонта не было видно – только бесконечные зеленые стебли и снующие между ними рабы. Сейчас на их земле остался только сад, который восстановили каторжным трудом. Само поместье в войну пострадало не так сильно, и его светлые стены не пришлось возводить заново, но Бабушка говорила, что раньше здание напоминало корабль, плывущий по волнам, а сейчас словно просело, вросло в землю, словно придавленное плоской крышей.
Сама Джейд жила с матерью в Саванне и с трудом может вспомнить свое детство. В её воспоминаниях остались только темные улицы, оседающий туман и постоянное чувство голода. Матери она тоже не помнит – ни голоса, ни лица. Дедушка забрал её, когда Джейд исполнилось десять. С того времени мать она не видела ни разу и только знала, что та жива. Иногда приходили письма на имя Джейд, но их никогда не позволяли даже взять в руки.
Дедушка вообще не любит разговаривать на эту тему. Несколько раз Джейд пыталась спросить про мать, узнать, могут ли они увидеться. Ответы становились все строже и короче, а потом Дедушка не повышая голоса, отчитал её так, что все лицо горело огнем. Джейд трет потеплевшие от воспоминания щеки и ждет, пока Тина заправит кровать и сама начинает расчесывать волосы. Она смотрит в зеркало – рама облупилась, темное дерево поцарапано во многих местах – и тяжело вздыхает. Раньше все было по-другому, Джейд помнит, как в детстве Дедушка катал её на плечах, и она размахивала прутиком и вела в бой всю кавалерию генерала Ли. Дедушка покупал ей шелковые ленты для волос, обязательно под цвет глаз, зеленых как свежие листья. Потом Джейд заковали в корсет, и отношение сразу изменилось. С того времени Дедушка ни разу не коснулся её рукой – только тростью. Джейд старается не вспоминать про их «сеансы», как называет их Дедушка, она позволяет Тине заплести толстую косу и затянуть корсет.
Когда Бабушка дома, Джейд разрешается спускаться по лестнице, топоча пятками, но сегодня она спускается почти бесшумно, стараясь, чтобы ни одна ступенька не заскрипела под ногами. Из столовой доносится аппетитный запах гречневых оладий и ветчины, и она глотает голодную слюну. Все окна закрыты плотными шторами и в столовой темно, только через стрельчатый проем, который ведет на веранду, пробивается бледный утренний свет.
Дедушка уже сидит во главе стола, и Джейд проскальзывает на свое место, не поднимая глаз. Она сцепляет руки в замок и повторяет слова традиционной утренней молитвы вполголоса. Только после этого ей разрешено положить себе немного ветчины и пару оладий, но когда она тянется за сваренными вкрутую яйцами, Дедушка говорит:
- Леди неприлично столько есть. Положи на место.
Завтрак слишком скудный, но возражать Дедушке нельзя, и Джейд молча подчиняется, понимая, что уже через час снова будет голодной. Она только и может, что тайком утащить со стола яблоко и спрятать его в карман платья, маскируя складками юбки.
Из столовой Джейд старается уйти как можно быстрее: она мгновенно поднимается со стула, как только Дедушка выходит из-за стола и торопится к дверям, но останавливается, когда Дедушка говорит:
- Не стоит так торопиться, юная леди, - и Джейд обмякает, сжимает губы и старается не заплакать. Ей некуда бежать, и спасения не видать – слуги все попрятались кто куда, подальше от скорого на расправу в плохом настроении хозяина. Но с улицы слышен топот копыт и знакомый шорох колес, веселый голос кучера. Потом скрипят рессоры, затем, почти без перерыва – дверь, и в холле раздается голос Бабушки – поставленный и глубокий.
Джейд выбегает из столовой и кидается на шею Бабушке, которую видит редко - та днюет и ночует на заводе, следит за производством и устало улыбается Джейд, обнимая за плечи.
- Ну-ну, милая, не стоит так бегать. Это не совсем прилично, - но вокруг глаз тонкие морщинки и потом Бабушка улыбается уже радостно, подхватывает Джейд под руку и ведет в столовую.
- Как соблазнительно пахнет, - Бабушка усаживается за стол, притягивает Джейд на соседнее место и тянется за кофейником.
- Присоединишься к нам? - Дедушка дергает плечом, неодобрительно поджимает губы и уходит, оставив вопрос без ответа. Слышно, как он поднимается по лестнице, трость с громким стуком врезается в деревянные ступеньки и только на втором этаже приглушается ворсистым ковром. Бабушка не обращает на это внимания – она сосредоточенно намазывает тост маслом и с видимым наслаждением откусывает кусочек.
- Нет ничего лучше плотного завтрака, не правда ли, дорогая? – Джейд кивает и тянется за своей тарелкой. Она накладывает себе всего понемногу, щедро поливает оладьи медом и разрезает их на маленькие кусочки. Они всё ещё теплые, и Джейд старается жевать не торопясь, но желудок сжимает невидимой рукой, и вскоре на тарелке не остается ни кусочка. Только теперь можно ничего не боясь потянуться за добавкой, положить еще яиц, что Джейд и делает. В столовой стоит уютное молчание, нарушаемое только звяканьем столовых приборов, когда Бабушка наклоняет кофейник над чашкой и носик дрожит и стучит по фарфору. Джейд осторожно перехватывает ручку и наливает кофе сама, добавляет ложку сливок и краем глаза видит, как Бабушка откидывается на спинку стула – и устало прикрывает глаза. Под её глазами залегли глубокие тени, возле губ обозначились резкие складки, и от всего этого Бабушка выглядит старше, чем есть, чем можно сказать, глядя иногда, как она управляется со своей лесопилкой и магазином и домашними делами. Джейд осторожно гладит её по руке, и Бабушка вздрагивает и тут же выпрямляется в кресле, явно успев задремать.
- А, - говорит она, - Джейд, детка, это ты. Кажется, я слишком устала. Не проводишь меня наверх?
- Конечно, - с улыбкой отвечает Джейд и встает из-за стола, привычно подставляя свой локоть. Бабушка опирается на него, и она медленно бредут к лестнице и долго поднимаются на второй этаж, потому что то и дело останавливаются, чтобы передохнуть.
У дверей спальни Бабушка ласково треплет Джейд по щеке и говорит:
- Спасибо, милая. Беги, только прикажи не беспокоить меня как минимум до обеда.
Джейд молча кивает и сбегает по лестнице, передает попавшейся на пути Лизбет, немолодой уже, полноватой экономке, что мисс Крокер изволит отдыхать и просила не беспокоить, и выходит в сад.
Еще с детства это место всегда успокаивало её. Длинная аллея из магнолий, огибающая дом и выходящая прямо в сад уже расцветилась белыми и кремовыми цветами, пахнущими пусть и резко, но для Джейд этот запах плотно сплетается в сознании с детством, и она вдыхает его полной грудью, пока неторопливо идет по мощеной дорожке, едва касаясь пальцами стволов деревьев. Несмотря на клубившийся с утра туман сейчас тепло, и Джейд снимает туфли и с наслаждением ощущает прохладные камни дорожки. Она воровато оглядывается на дом и прыгает на одной ноге, подвернув платье.
В сад она ныряет, пригнувшись под невысокой аркой крохотных кованых ворот, давно обвитых плющом, и на ходу срывает метелки многоколосника, растирает их в руках и проводит пальцами по щекам. Ей нравится приглушенный, немного анисовый запах этих цветов, их яркий, оранжевый цвет. Джейд перепрыгивает через невысокий заборчик из рододендрона, выпустившего первые фиолетовые цветки, и прямиком идет к своему месту.
Крохотную квадратную беседку, почти незаметную под развесистыми ветками гикори, Джейд нашла почти случайно. Небольшое сооружение чудом выжило во время войны, но всё равно пострадало – крыша беседки обвалилась внутрь, яркие когда-то цвета превратились в однотонный серый, сгнил пол, перекосились балки.
Джейд пряталась тогда от первой на её памяти беспричинной вспышки гнева Дедушки. Был жаркий август, и она выскочила из дома босиком, растрепанная, не задумываясь ни о чем. Сперва она хотела убежать на болота, где по ночам слышались жуткие звуки, и чтобы им всем стало стыдно, когда Джейд умрет. Но вместо этого она наткнулась на остатки беседки, скрытые уже отцветшими кустами мирта. Она просидела там до темноты, пока её не вышла искать Бабушка.
Сейчас же беседку привели в порядок по просьбе Джейд, и она порой коротала там дни за вышивкой или чтением. Вот и сейчас на беленой скамеечке лежит открытая на середине «Алая буква». Книгу приходится читать тайком, потому что Бабушка точно не одобрит ни содержание романа, ни его мораль. А Дедушка… Джейд сглатывает. Она привычно вжимает голову в плечи, опасаясь, что её сейчас может кто-то видеть, потом украдкой глядит на окна поместья. Выждав несколько минут и убедившись, что нигде нет и намека на наблюдение, Джейд поудобнее устраивается на скамейке, поджимает под себя ноги и с головой погружается в увлекательный роман.
Она настолько увлекается переживаниями молодого священника, что приходит в себя только когда в гостиной зажигают лампы, и их мягкий свет падает на сад, кидая длинные тени. Джейд отрывается от книги, удивленно глядит по сторонам и быстро моргает. От долгого напряжения и плохого света глаза ноют, и Джейд приходится стереть выступившие слезы.
Она подбирает туфли, закладывает книгу тут же сорванной веточкой мирта и босиком идет по траве, успевшей покрыться выпавшей росой. В дом она входит раскрасневшейся от прохлады и быстрой ходьбы, и тут же натыкается на Дедушку, выходящего из столовой.
- Ты пропустила ужин, - неодобрительно говорит он и указывает в сторону гостиной. – Позже возьмешь цыпленка, сейчас же время молитвы.
- Да, сэр. – Джейд замирает на месте и вздрагивает, когда Дедушка повышает голос.
- Поторопись, девочка! – и она проскальзывает мимо, стараясь держать спину как можно прямее.
В гостиной светло; обычно здесь царство Бабушки, и она привинчивает газовые лампы, создавая приятный глазам полумрак, беседует с Джейд или читает. Но сейчас свет слишком ярок, и удобные кресла сдвинуты в сторону, посередине комнаты стоит только один стул. Джейд знает, что он не для нее – она подворачивает подол платья и подкладывает его под колени, чтобы было немного легче стоять.
Трость ударяется в пол прямо рядом с её рукой, Джейд поднимает глаза и тут же их опускает, расправляет платье и старается не морщиться от почти сразу же начинающейся ломоты в коленях. Она знает, что потом не сможет сразу встать, что на коленях останутся ссадины от ковра. Перечить Дедушке тоже нельзя, и Джейд просто заправляет волосы за уши и прикрывает глаза, готовясь читать молитву, но потом понимает, что в руках пусто – её четки остались наверху, где она бросила их вчера, на комоде. На счастье, Бабушка оставила свои на столике возле дивана, докуда Джейд может дотянуться не вставая. В пальцах украшенные резьбой бусины кажутся теплыми, и Джейд перебирает их, повторяя за Дедушкой молитву, но её мысли далеко; она переживает за молодого священника из книги, задается вопросом, также ли он стоит по утрам и вечерам на коленях, также ли считает по бусинам. А потом Джейд понимает, что Дедушка молчит – она поднимает на него взгляд, и от гнева и презрения в его глазах кожа зудит. Он говорит тихо, но тяжело:
- Ты забыла свое правило, девочка. Поэтому завтра с утра ты спустишься сюда, и я сделаю так, чтобы ты вспомнила. На сегодня всё.
Джейд тихо встает с колен и выходит из комнаты. Она прислоняется спиной к стене – её трясет, но не от холода; Джейд знает, что будет завтра, и всё, что она сейчас может – смириться, не пытаясь оттянуть неизбежное, просто постараться поспать, не думая о том, что будет.
Часть 2.
!ОСТОРОЖНО ТРИГГЕРЫ!
Содержится подробное описание сексуального насилия.
- Смирение, Джейд; помни, терпение - это величайшая добродетель.
Она наклоняет голову, внимает рокочущему басу и вздрагивает, когда Дедушка кладет ей на затылок ладонь, горячую и тяжелую, и Джейд сжимается, прижимает четки к груди и шепчет пересохшими губами впечатанные в память слова молитвы. Дедушка не торопится убирать ладонь: пальцы скользят по волосам, гладят за ушами, спускаются к шее, царапая мозолистыми подушечками кожу. Потом Дедушка поднимает её лицо за подбородок и вглядывается, сверлит спокойным и немного презрительным взглядом. Он говорит:
- Жду тебя наверху, - и вытирает пальцы об отворот сюртука. Лестница под ним протяжно скрипит, Джейд слышит, как хлопает дверь и только после этого разжимает пальцы и медленно выдыхает.
Она медленно поднимается на второй этаж, ведя кончиками пальцев по резным изогнутым перилам, и с каждой ступенькой внутри неё все леденеет. Страх сковывает её по рукам и ногам, но Джейд подходит к комнатам Дедушки и негромко стучит. Она не дожидается ответа и просто входит.
Шторы в спальне наполовину задернуты, и на пол падают острые и длинные лучи света. Кровать под большим балдахином смята, покрывало в изножье скручено в жгут. От чуть кисловатого, прогорклого запаха пота Джейд мутит; а может и от голода. В углу комнаты, в своем любимом наполеоновском кресле сидит Дедушка; его глаза блестят.
Он никогда не говорит ни слова, только тяжело дышит, обдавая Джейд запахом табака, и она уже привыкла к тому, что её кожа потом пахнет вишней. Джейд развязывает бант на шее, аккуратно сворачивает шелковую ленту, стараясь оттянуть неизбежное. В комнате полумрак, и кресло, в котором сидит, широко расставив ноги Дедушка, почти полностью в тени. С улицы доносятся голоса; Джейд расстёгивает пуговку на платье, закинув руки за спину, потом следующую, потом еще одну. Голая кожа плеч покрывается мурашками, но ей не позволено ежиться. Она подходит мягкими шагами, поворачивается спиной. Умелые пальцы развязывают тесемки корсета, стягивают его, кидают на пол, и Джейд изо всех сил не думает, что это делает Дедушка, тот же самый, что купал её в детстве, ловил, когда она падала с персиковых деревьев. Она только крепче сжимает кулаки и поворачивается к нему лицом.
Дедушка ведет пальцами вниз от ребер, обводит пупок, и Джейд закрывает глаза, стараясь не отодвинуться, не скривиться. Её наполняю стыд и омерзение, плещутся внутри как в сосуде, и она почти чувствует, как за пальцами Дедушки остаётся тонкий слой грязи. Он притягивает Джейд ближе, сжимает бедра до боли, и она выдыхает сквозь зубы, удерживая стон. Панталоны медленно скользят вниз, обнажая ягодицы, и Джейд стоит ровно, как только может – с прошлого «сеанса» еще не сошли синяки, и новые будут совсем некстати. Жесткие пальцы впиваются в нежную кожу, и Джейд закусывает губу, чтобы не застонать от внезапной боли. Она закрывает глаза, прекрасно зная, что будет дальше. Она всегда чувствует, что будет дальше – и сейчас не ошибается. Дедушка наматывает волосы на кулак и тянет её на колени. Жесткий ковер сразу впивается в кожу, от сквозняка тело покрывается мурашками, но Джейд не шевелится, не дрожит. Она не открывает глаза, только ждет в мучительной тишине. Секунды тянутся снова и снова, и когда раздается шорох, звон пряжки ремня, внутри Джейд обрывается что-то. Внутри себя она кричит, кричит так громко, что удивляется внезапной тишине, и за звоном в ушах еле может различить безжалостное:
- Рот, девочка. Ты знаешь, что делать.
Она наклоняется, не открывая глаз, и в нос ударяет тяжелый и неприятный запах тела, мужского и старого. К нему примешиваются и другие, от них в животе всё скручивается и сжимается. Резкая боль, когда Дедушка дергает за волосы, поторапливая – и Джейд открывает рот, борясь с тошнотой. Ей приходится открыть глаза, хотя она хотела бы ослепнуть и умереть, умереть навсегда, оставив позади весь позор и унижение. Но всё происходит здесь и сейчас, и ей приходится прихватить губами болтающийся перед лицом вялый орган, и, сглатывая слюну, пропустить его глубже.
Спазм сводит горло, Джейд отворачивается, кашляет, проглатывает кислый желудочный сок, подступивший к языку. У неё не выходит отрешиться от происходящего, хотя она старается сосредоточиться только на одном ощущении, на том, как ворс ковра проезжается по еще не зажившим ссадинам. Боль немного помогает, совсем чуть-чуть, и Джейд рада, когда Дедушка отвешивает ей пощечину, потому что за горящей щекой она не чувствует вкуса, не чувствует запаха. Её почти не тошнит, когда она снова открывает рот, и когда Дедушка хватает её за грудь, и дергает за волосы снова и снова, понукая двигать головой быстрее. Джейд просто терпит и делает, что ей говорят; она слышит короткий и резкий выдох сквозь зубы и сглатывает горькое и густое семя, остающееся пленкой на горле.
В комнате висит тишина, такая густая, что ее, кажется, можно пощупать. Руки Дедушки сжимают грудь, жестко, как в тисках, и Джейд дергается от боли. Потом он говорит:
- Проваливай, - и Джейд подхватывает свою одежду с пола, захлопывает за собой дверь.
Она бежит в свою комнату, про себя радуясь, что «сеансы» не проходят, когда Бабушка дома. Ей Джейд не смогла бы объяснить, почему подчиняется, почему позволяет так с собой обращаться. И Бабушка не позволила бы. Джейд падает на кровать, зарывается лицом в подушки и кричит в ткань, пока ледяная рука, сжавшая внутренности не разжимается. Слезы впитываются в подушку, Джейд обнимает её изо всех сил, мечтая, чтобы мама сейчас была рядом. Она бы тоже такого не допустила, она бы заступилась. На коже огнем горят прикосновения прохладных пальцев, и Джейд царапается себя, желая содрать с себя толстую корку грязи. Она останавливается только, когда под ногтями запекается кровь, и встает с кровати, стирает с себя остатки ощущений мокрым полотенцем, умывается из таза и медленно одевается. Больше она сегодня никому не нужна.
Джейд спускается в сад с книгой в руках и сидит там, пока может разглядеть буквы. К ужину она не выходит, отговорившись головной болью.
Ночью она не может заснуть, ворочается во внезапно ставшей нестерпимо горячей кровати. Ей чудятся тяжелые и мозолистые руки на её теле, жадные и грубые, стоит только закрыть глаза, страшная и темная фигура в углу комнаты. Джейд сбивает ногами одеяло, прижимает руки к груди. Ей кажется, что сердце сейчас вырвется наружу. Даже открытое настежь окно не может охладить её кожу, комната не кажется безопасной, и ей хочется бежать так далеко, как она только может, пока ноги не откажутся повиноваться. Но вместо этого Джейд умывается холодной водой из таза, долго смотрит на себя в зеркало, еле различая черты лица. Она спрашивает себя – почему не рассказать всё Бабушке, она же должна поверить, как-то защитить от этого ужаса. Джейд всхлипывает, обнимает себя за плечи и плачет тихо, почти беззвучно, задыхаясь от омерзения и слез. Она знает, что это неправильно, что все те вещи, которые делает с ней Дедушка – грязные и мерзкие. Но внутри тонкий голосок нашептывает – а что если тебе не поверят? Если подумают, что ты сама во всем виновата? Дедушка же часто говорит, что ты совершенно неуправляемая. Джейд сжимает зубы и ногтями впивается в плечи. Её трясет, выворачивает судорожными рыданиями наизнанку. Но истерика приходит также внезапно, как и накатила, и Джейд стирает слезы со щек, обещает сама себе, что обязательно всё расскажет – просто потерпит еще немного, еще чуть-чуть. Она забирается обратно в кровать и забывается неглубоким и тревожным сном.
Утром Джейд вяло и безразлично реагирует на все упреки Дедушки; размазывает по тарелке недоваренную и пресную овсянку, не поднимая глаз проскальзывает в свою комнату и лежит на кровати, смотря в потолок. В голове пусто – словно всё смыло громадной волной, и Джейд представляет, что она в море; ей даже чудится, что кровать под ней качается, падает с гребней волн и снова поднимается наверх. Она не отвечает на стук в дверь и только машет рукой, когда Тина говорит, что «мисс Крокер желает видеть вас».
Только когда Бабушка всё же поднимается к ней в комнату, Джейд встает с кровати, нехотя умывается и говорит:
- Я не очень хорошо себя чувствую.
Бабушка озабоченно трогает лоб тыльной стороной ладони, заглядывает в глаза и легонько дергает за вьющуюся прядку возле уха.
- Ничего такого, что не исправила бы прогулка в город. Собирайся, Тина сейчас подойдет.
Джейд не спорит – с её Ба это бесполезно; как послушная кукла Джейд поднимает и опускает руки, глубоко вдыхает, когда Тина затягивает корсет и даже не спорит, видя, что Бабушка поднимает волосы наверх.
- Тебе пора уже выезжать в свет, не можешь же ты вечно просидеть в поместье, - Бабушка поправляет складки на платье, и несильно щиплет Джейд за подбородок.
- Выше голову! Тебе нечего стесняться, - они медленно спускаются по лестнице, непривычная к таким узким платьям Джейд старается не оступиться. Жесткий воротничок впивается в шею, спина болит от туго затянутого корсета, но выезд в город стоит того, чтобы немного потерпеть.
Коляска уже поджидает их у выхода: кучер Джеймс пожевывает травинку, отмахиваясь от вездесущих мух, в воздухе дрожит густое марево, и лицо кучера, бока лошади в упряжке, лоснятся от пота. Платье почти мгновенно промокает от пота на спине, и Джейд поводит плечами, оценив настойчивость гувернантки, всунувшей веер. Запряженная кобылица фыркает, нервно перебирает ногами, и Джейд подскакивает к ней, обнимает за морду и гладит по теплым ноздрям. Её любимица, Дижона, купленная специально для Джейд на день рождения, утыкается мордой в ладони, шевелит мягкими губами, выискивая лакомство.
Бабушка только снисходительно посматривает, уже сидя на подушке в коляске, и негромко переговаривается с Джеймсом. Выждав порядочное время, Бабушка нетерпеливо постукивает веером по ладони, покашливает и говорит:
- Идем, надо торопиться. Нас все-таки ждут, не пристало нам опаздывать.
Джейд на прощание треплет лошадь по шее и птицей взлетает в коляску, отчего юбки кружатся вокруг её лодыжек, сковывая движения, и на сиденье она почти падает.
- В городе будь добра вести себя, как полагает, - Бабушка хмурится, поправляет ленты шляпки и заправляет выбившиеся локоны. - Ты все еще такой ребенок, милая. Уже пора вырасти.
- Я знаю, Ба, - края перчаток врезаются в запястья, и Джейд стаскивает их с рук и остервенело чешет розовые полосы.
Пейзаж до города не отличается разнообразием: поля, то пустые, то занятые кукурузой или хлопчатником, сады, поместья, крохотные домики обычных фермеров. На одном из поворотов мелькает рыжая от глины лента реки, но тут же скрывается за рядами болотных кипарисов. Черная, почти угольная пыль оседает на руках и лице, забивается в нос, ровняет все одним серым цветом. Джейд морщит нос и чихает, потом старается стряхнуть пыль с рук и украдкой посматривает на Бабушку. Та сидит с прямой спиной, подняв подбородок, и на её коже и платье нет и следа грязи. Втайне Джейд завидует ей - у неё самой никогда в жизни так не получится.
Еще больше она смущается, когда коляска въезжает в город: столько красивых девушек в нарядных, ярких платьев Джейд еще не видела. Она опускает глаза на свое собственное, в скучную коричневую полоску и сжимает перчатки. Потом расправляет плечи, копируя позу Бабушки, и старается не смотреть по сторонам, не сравнивать себя с остальными. Все старания чуть не летят насмарку из-за узкой юбки, к которой трудно привыкнуть. Джейд чуть не падает, но её подхватывает сильная рука и одним рывком ставит на ноги.
- Спасибо, - щеки полыхают от смущения, и совсем не способствуют уверенности в себе, но Джейд все равно хочет узнать, кто ей помог.
- Да не за что, мисс, - техасский акцент режет уши, но очень подходит парню перед ней. Выгоревшие до белизны волосы и очень смуглая кожа резко контрастируют между собой, как бывает только у людей, вынужденных долгое время проводить на открытом воздухе. Рука в мозолях, которая все еще поддерживает под локоть, горячая даже через ткань, и Джейд кажется, что воздух застыл в её груди, обжигая еще и изнутри, и она вырывает свой локоть, задирает подбородок гораздо выше необходимого и разворачивается в сторону лавки. Спиной она чувствует насмешливый взгляд, так и подначивающий обернуться, но только выпрямляется сильнее, напоминая себе, что она девушка благородного происхождения. Но это так сложно, и Джейд кусает изнутри щеки, чтобы не обернуться.
Ощущение взгляда пропадает еще до того, как Джейд входит в лавку, и она все же оборачивается. Но на улице слишком много народа, чтобы найти одного человека, и она безуспешно вытягивает шею, вглядываясь через пыльную витрину, и вздрагивает, когда Бабушка тянет её за плечо.
- Моя внучка, Джейд, - говорит Бабушка гордо, и Джейд пытается присесть в книксене, но потом спохватывается и теряется, чувствуя, как обжигающе горячи становятся щеки.
- Джейд, это моя старая и добрая подруга, Поррим.
Бабушка оставляет их наедине и целеустремленно проходит вглубь магазина, прямиком к прилавку.
Джейд пытается что-то сказать, но давится слюной и судорожно кашляет, прикрывая ладонью рот. Представив себя со стороны, Джейд путано извиняется, то и дело запинаясь.
- Ничего, милая, - добродушно посмеивается Поррим, качая головой в пурпурной шляпке с пышным плюмажем из перьев. По павлиньим пробегают солнечные зайчики, и зеленые блики ложатся на её щеки, подчеркивая темно-зеленые, глубоко посаженные глаза. Джейд мгновенно проникается к ней симпатией, и, пока Бабушка яростно спорит с продавцом, разворачивая отрезы ткани, говорит:
- Прошу, простите меня. Я так долго была в поместье одна, что совсем растеряла хорошие манеры, - Джейд быстро находит нужные слова, благодаря прочитанным книгам, и, судя по ласковому похлопыванию по руке, она прощена.
Они заводят обычный разговор обо всем и ни о чем сразу; Поррим оказывается весьма разбирающейся в моде дамой и, пусть Джейд и не особо интересна эта тема, она обнаруживает себя с увлечением слушающей пространный монолог о грядущем возвращении кринолинов, пусть не таких больших, как раньше.
- Я вижу, девочки, вы поладили, - кажется, что Бабушка возвращается к ним через секунду, но, взглянув в окно, Джейд понимает, что прошло не меньше часа – тени легли по-другому, разношерстная толпа на улице поредела, оставив чинно прогуливающихся дам под руку с кавалерами да разнорабочих, то и дело сновавших взад-вперед.
- У тебя замечательная внучка, - Поррим обмахивается веером, и совершенно неожиданно подмигивает Джейд. – Буду рада встретится с тобой еще, милая.
- И я тоже, мэм, - Джейд улыбается и, как и полагается благовоспитанной юной леди, отходит в сторону. Она смотрит по сторонам, но в магазине кроме них больше никого не осталось – дневной пик посетителей схлынул, и большинство гуляк вернулись в свои дома, пережидать жару, как и полагает благовоспитанным леди и джентльменам. Джейд на секунду представляет себя среди таких же девушек, как она, в полумраке и жаре наглухо закрытых дверей, со спущенными с плеч платьями; Бабушка рассказывала, что они коротали самые палящие часы перед балами именно так, и в её глазах скользили разряженные в пух и прах дамы и кавалеры. Но это длится всего секунду – и Джейд мгновенно перемещается в комнату, где, широко расставив ноги, сидит Дедушка, и смотрит на неё тяжелым и липким взглядом и снимает с нее панталоны и трогает, трогает, трогает… Джейд распахивает глаза и тяжело дышит, стараясь успокоиться.